школа. интроспекция

«Не надо преуменьшать беззащитность и беспомощность учителя»

Леонид Клейн, журналист, филолог, преподаватель, рассказывает о своем профессиональном пути и о том, почему нам нужно думать не об идеальном учителе, а об оптимальном общественном, интеллектуальном и социальном контексте.
Леонид Клейн
филолог, старший преподаватель РАНХиГС, радиоведущий, бизнес-лектор, просветитель
Быть навигатором
Леонид, вы долгое время работали учителем. А что произошло потом? Вы нашли себя на другом поприще?
Я окончил институт в 1993 году и думал, что буду заниматься наукой, но стал учителем. Сначала я год преподавал в знаменитой московской школе № 1543, где директором был Юрий Завельский. Первые полгода я не мог совладать с дисциплиной. У меня восьмиклассники ходили курить прямо во время урока из окна класса на первом этаже, и я ничего не мог с этим сделать.

Потом я преподавал в другой школе. У меня было три одиннадцатых класса, все было прекрасно. Правда, моей зарплаты хватало ровно на два флакона шампуня Head & Shoulders. И работа находилась очень далеко от дома. Но я получал огромное удовольствие. Это были свободные годы. Мы писали сочинения по Солженицыну, по Владимову. Происходила масса всего интересного.
А за что может спрятаться учитель?
Наконец, я около восьми лет работал в «Европейской гимназии». Я привел туда очень много преподавателей и в каком-то смысле являлся лицом этой школы. Там можно было сделать очень много хорошего. А именно: мы несколько раз в год организовывали походы, устраивали литературные конференции, устанавливали межпредметные связи, придумывали одно, второе, третье… Но, к сожалению, денег мне все равно не хватало.

Потом начался мой путь как журналиста. Я параллельно со школой стал работать на «Полит.ру» в отделе культуры, устроился на «Серебряный дождь». В конце концов, я ушел в РАНХиГС, куда меня пригласил профессор Андрей Зорин. Там создавался факультет Liberal Arts, где собрались очень хорошие гуманитарии. Для меня было большой честью попасть туда. Я стал преподавать у студентов и заниматься просветительской деятельностью.
И вдруг почти случайно в моей жизни появилась еще одна тропинка: гуманитарное знание в широком смысле слова стало востребовано корпорациями. Они любят называть это «прокачиванием компетенций». А это очень интересно, потому что надо учить взрослых людей, которым даже нельзя поставить двойку. Еще я в какой-то момент стал записывать лекции просто для того, чтобы делать этот мир лучше.
Когда вы начали работать в школе, какой образ учителя складывался в обществе?
Понимаете, я начинал в одной из лучших московских школ. Мне кажется, тогда интеллигенция хотела в основном, чтобы ее дети общались с людьми соответствующего круга. Потом ребенка отдавали в руки репетиторов, потом он куда-то поступал, лишь бы не попал в армию.

По-моему, учитель может стремиться всегда только к одному. У него есть свои представления о прекрасном, он их транслирует детям, таким образом реализуя себя. Я никогда не думал, как дети, которых я учу, встроятся в общество. Я думал, что они должны понять: в мире есть много прекрасных вещей, есть специалисты, которые искренне любят свою профессию, есть байдарочные походы и песни у костра, есть взрослые люди вокруг, которые читали книжки и помнят их. Я думал, что могу быть навигатором для детей в том, что такое хорошо, а что такое плохо. Конечно, в предметных рамках.
Однажды мы были в зимнем походе в Хибинах — там северное сияние, красота. И дети все время подсовывали мне что-то послушать. Я слушал 30 секунд и говорил им: «Это дрянь». Потом ко мне подошла одна девочка и спросила, уже с таким нажимом: «А это тоже дрянь?» И там была Земфира. Я сказал: «Нет, это не дрянь». И стал сам у нее спрашивать, понимает ли она, о чем поет Земфира. Потом мы с детьми анализировали «Белеет парус одинокий/Дурачок, он ничего не понимает». Это же программное стихотворение в школе. И все, с этого можно начинать разговор в любую сторону. Еще мы разбирали «Я сняла наушники, слушала ветер/В раскрытые двери пустой маршрутки». Я спрашивал: «Почему маршрутка, а не автобус, не троллейбус, не метро?» И на этом все, можно было уйти в правильную культурологию, в историю страны.
Если говорить о том, какими ученики могут выйти из школы… Я думаю, например, Сергей Волков, руководитель кафедры словесности в «Новой школе», не думает про образ выпускника и запрос общества. Он анализирует тексты. Он хочет, чтобы дети научились читать, думать, понимать друг друга и т. д. Это с одной стороны, а с другой, нам надо признать: мы живем в сословном обществе. Есть же огромное количество массовых школ, куда учителей не затащишь. Я не думаю, что мы можем сказать «за всю Одессу».
Культ из предмета
Леонид, вы сказали, что не думали о запросе общества, когда работали учителем. Одновременно вы говорите, что учитель должен нести доброе, вечное. Я в этом вижу некую оторванность учителя от общества, в котором он живет. Он как будто противопоставляет себя происходящему вокруг. Это грустно.
Да, я понимаю. Мне кажется, так случается, когда у учителя есть разрыв между его жизненными практиками и тем, что он преподает. Тогда он может впасть в грех гордыни. Мой любимый пример — Надя из «Иронии судьбы», которая говорит, что ошибки учителей на самом деле опаснее, чем ошибки врачей, только не сразу видны. Но у нее жизненные практики были совершенно другие. Или как в фильме «Дорогая Елена Сергеевна», когда учительница пустила к себе на порог детей. Она думала, что играет в некое материнство, в «сердце отдать детям, а значит, всю жизнь» и т. д. Она, на самом деле, не понимала, кто перед ней, не понимала общество, в котором живет.
А по поводу оторванности я хочу вот что сказать. Смотрите, ведь что изменилось в мире? Мы переназвали некоторые вещи. «Мастерство» стало «компетенциями», «чуткость» — «эмоциональным интеллектом», а «учись учиться» каким-нибудь «непрерывным развитием»…
Леонид, с моей точки зрения, изменилось и это тоже, а также то, что сейчас работать всю жизнь по одной специальности почти немыслимо.
Верно. Я просто хочу сказать, что так называемый хороший учитель, о котором мы еще поговорим, — это человек, который на самом деле привил ребенку те, прости господи, компетенции, которыми можно пользоваться. Во всяком случае, компетенции, которые прививались на уроках гуманитарного цикла, оказались невероятно востребованными в современном обществе. Я думаю, мы были очень хорошими учителями литературы, потому что объяснили детям, как в своей жизни пользоваться навыками чтения, думания, составления текстов. Например, я студентам рассказывал, что на сайте знакомств вы за 30 секунд можете понять, продолжать ли общение с человеком. Я объяснял им, какой тип орфографических ошибок мгновенно говорит о том, что человек никогда ничего не читал и т. д. И это называется «пользование гуманитарными знаниями».
Школа должна быть в каком-то смысле домашним делом
Я хочу сказать еще о бесконечной и депрессивной «битве за часы»: вот по этому предмету восемь часов в неделю, а у меня всего два, чему я могу научить? В этом, конечно, есть не только желание побольше вложить в ученика, но и еще два момента. Во-первых, тоннельное представление о мире: мой предмет — самый важный. Во-вторых, представление о «безразмерности» ученика, будто бы в него можно запихать все, только дайте больше часов. И третье — представление о себе как о жреце в храме какого-то невероятного культа, который называется «Литература», «Русский» или «История» и т. д. Но школа есть не количество или глубина знаний, а сплав социального, эмоционального и интеллектуального опыта. В каком-то смысле не так важно, сколько часов отведено на тот или иной предмет.
Все-таки как получается, что учитель начинает считать себя жрецом?
Все, что называется общеобразовательной школой, находится на очень длинном, так сказать, отрезке, конечные точки которого представляют собой разные вселенные. Но тем не менее нам нужно говорить о социальном портрете. Общество транслирует глубинное мировоззренческое противоречие по отношению к роли образования и учителя. Мы убеждены, что «нормальный человек не пойдет работать в школу», но очень хотим, чтобы наш ребенок попал к хорошей учительнице, которую мы на самом деле презираем. Учитель в некотором идеальном представлении общества является человеком с набором взаимоисключающих качеств. Он должен быть тактичным, понимающим, умным, развивающимся и смиренным, чтобы не ушел из школы после очередного стресса, скандала, маленькой зарплаты, отсутствия карьеры. При этом, конечно, хорошо бы, чтобы он был прикольным, свободным и обладал менеджерскими качествами. А еще с точки зрения администрации хорошо бы ему быть идеальным клерком.
То есть я просто хочу сказать, что не учитель отказался видеть мир таким, какой он есть на самом деле. Общество в течение десятилетий, столетий ставило учителя в какую-то странную позицию. А за что может спрятаться учитель? Он может только заняться переоценкой значимости своего знания и этим защититься.

Кстати говоря, учителя, которые делают культ из своего предмета, не худшие. Они хотя бы видят, в чем состоит их ценность. При этом есть огромное количество учителей, которые дают уроки, не приходя в сознание.
Движуха внутри профессии
На одной из своих лекций вы сказали, что учитель после введения ЕГЭ впервые стал нести ответственность за результат. А за что еще учителю важно нести ответственность?
Вот это очень любопытно. Очень многие лучшие, звездные педагоги высказываются против ЕГЭ. Я могу сказать, что ЕГЭ плохой, потому что мы учим высокому, вечному, а на этом экзамене детям задают какие-то дурацкие вопросы. И учителя высокого полета имеют право так считать, потому что они все равно уже всему детей научили. Знаете, как говорят? До того как вы занялись философией, вы видите гору и реку. Когда вы начинаете заниматься философией, вы вместо горы и реки видите что-то другое. А когда вы прекратили заниматься философией, вы снова видите гору и реку, но уже по-другому. В каком-то смысле ЕГЭ — это способ увидеть то, чем вы занимаетесь, с другой точки зрения. Мне кажется, это важно. Учитель должен нести ответственность за свое развитие, за свое самообучение и за то, что ему самому интересно, простите, «шевелиться» в этом мире.
Шевелиться?
Да. Потому что школа — это в том числе рутина. Даже в словах песни «встречай, учи и снова расставайся» уже заложена некая рутинность. И мне представляется, что учитель интересен другим, только если он интересен самому себе, а самому себе он интересен, если он учится и развивается.
Это вообще можно сказать про всех людей.
Именно! Мне кажется, если бы и родители, и учителя, и директора поняли, что школа — это просто один из этапов жизни, который на 90% состоит из процесса и на 10% из результата, тогда можно было бы привлекать в качестве педагогов совершенно новых людей. Что такое педвузы, кроме невероятной архаики и абсолютно контрпродуктивной траты бюджетных денег? Я прекрасно знаю современные прогрессивные образовательные институции, я знаю хороших учителей, я сам читаю им лекции и сам постоянно придумываю, как лучше раскрыть тему людям, которые хотят меня слушать. Но я никогда не слышал о том, что есть невероятно мощная педагогическая идея, инновация, технология, к которой стоит присоединиться, чтобы многое изменилось.
Педвузы как будто бы выпускают специального человека, который обладает специальными профессиональными компетенциями. И вот этот якобы специальный человек учит чему-то специальному. И вот по поводу этого специального события мы устраиваем специальные пляски, а потом разочаровываемся.
И возможно, потом эта специальность дает почву для того, чтобы учитель уходил в келью или храм. Как вы думаете, что может сделать администрация для того, чтобы в школу приходили немного другие люди, чтобы школа становилась частью общества?
На самом деле, это совсем неплохо, если школа будет в том числе выполнять очень важную функцию стабильности, традиционности, отчасти консерватизма. Потому что, как мы видим, сохраняется связь поколений, традиций. Не все в меняющемся мире является положительным, иногда нам нужно посмотреть, что происходит нового с точки зрения некоторой стабильности. Знаете, у Солженицына в «Матрёнином дворе» главная героиня слушает по радио, что произвели столько-то новых тракторов. Она говорит: «Все новое и новое. Куда старые складывать будем?»

С другой стороны, чтобы школа не превратилась в музей или кладбище, необходимо реально живое профессиональное сообщество с постоянным круговоротом идей, встреч, путешествий и разговоров. Я не говорю сейчас про официальные съезды или абсурдный конкурс «Учитель года». Давайте еще на полном серьезе выяснять, что вкуснее: селедка под шубой или торт «Прага»? Чем один хороший учитель хуже другого? На мой взгляд, это мероприятие — архаичный бред на грани безумия.
Учителю необходим раз в пять лет оплаченный отпуск на полгода, чтобы в это время заниматься саморазвитием
Должны бесконечно идти реальные конференции, на которых учитель может рассказать о своем опыте, послушать коллег.

Почему это важно? Потому что учитель больше других — на этом я настаиваю — нуждается в восполнении своих ресурсов. И если условный учитель истории сможет походить на какие-нибудь фестивали, конференции, лекции по астрономии или химии, то не важно, что он там поймет, а важно, что его взгляд на окружающий мир станет объемнее, появится понимание, что он не единственный в мире, что у него есть коллеги. Что такое профессиональная конференция? Это когда ты понимаешь, что ты не один такой несчастный.
Почему несчастный?
Я просто говорю сейчас о первом уровне. Когда мы вдруг понимаем, что наш опыт не уникален, тогда есть крючок, за который мы можем зацепиться, чтобы дальше расти. Очень важно посмотреть на других людей, обнаружить себя живым. Человеку нужно утешаться и обмениваться опытом.

Когда «Европейская гимназия» присоединилась к международному бакалавриату, мы стали ездить на учительские конференции. Я до сих пор считаю, что в международном бакалавриате есть много пустых и ненужных вещей. Но это не имеет никакого значения в данном случае. Я увидел преподавателей литературы из Швейцарии, Франции, Объединенных Арабских Эмиратов, Америки, Венгрии, и я вдруг понял, что мы занимаемся все вместе одним делом. Было очень круто почувствовать, что человек в другой стране и с другим бэкграундом делает то же, что и ты, и с ним можно поговорить. Это очень важный момент — движуха внутри профессии, которая и возвышает, и смиряет, и утешает. Учителю больше ничего не нужно.
Прозрачность — это главное
Думаете ли вы о том, чтобы вернуться к преподаванию в школе?
Понимаете, я ушел из школы, когда понял, что у нас все разговоры в учительской про то, что Иванов опять плохо себя ведет. А это примерно такая же бессмысленная информация, как-то, что за один доллар дают 70 рублей, как-то, что погода паршивая.

Я стал работать на радиостанции «Серебряный дождь», где по коридорам ходили гламурные монстры, зарабатывающие огромные деньги. Они объясняли мне, что я не могу никого привлечь своим голоском и т. д. Это была невероятно конкурентная среда. Тем не менее я 15 лет разговаривал там о литературе.
Понятно, что сейчас я не могу вернуться в школу даже на три дня в неделю, потому что делаю очень много интересного. Но я работаю с педагогами и школьниками, так что моя учительская совесть спокойна.

Я хочу сказать, что на новом уровне для меня было бы вызовом делать что-то от 1 сентября к концу мая или в течение двух лет — построить план, поговорить с родителями, проанализировать, что дети читают, какие у них потребности. Важнейший вопрос: «Могу ли я быть им интересен?» Это был бы вызов.
Любой директор, любой администратор школы, любой родитель должен понимать, что и смирение, и обучение, и адаптация к реальности нужны не только учителю, но и, так сказать, потребителю его услуг и компетенций. Нам нужно думать не об идеальном учителе, а об оптимальном общественном, интеллектуальном и социальном контексте. И если мы этот контекст будем создавать, у нас будет меньше претензий к учителю и вообще к системе.
Я бы еще, наверное, добавила, что тогда была бы большая прозрачность и для всех участников процесса. Мы бы все поняли, на что нам нужно обратить внимание.
Мне кажется, что директор школы всегда должен быть публичной фигурой. Школа должна быть в каком-то смысле домашним делом, тем, что называется local community. Должна существовать прозрачность и в хорошем смысле семейственность.

Если проводить аналогии с медиа, то директор школы не должен быть коммерческим директором — он должен быть главным редактором. У него должно быть время ходить по урокам, разговаривать с детьми, с родителями, создавать образ школы, хорошо бы ему преподавать хотя бы в одном классе. Он должен быть духом школы, а не полицейским. И мне кажется, что я говорю банальные, очевидные вещи, но у нас директор государственной школы с середины лета уже находится на испытаниях. К 1 сентября он уже без сознания. А потом он еще весь год должен «протащить». А потом ему говорят: «А почему у вас такое плохое настроение? Не видим радости». Прозрачность, мне кажется, это главное. Потому что в школе не происходит ничего, что надо скрывать. Там происходит жизнь.
Я думаю, что и local community, и прозрачность, и договороспособность всех участников как раз могут «приземлить» это обсуждение на какие-то простые и важные задачи. И бедные директора, освободившись от унитазов, перенесут свое внимание на что-то другое, потому что местное сообщество будет эти унитазы поставлять.
Да. Учителю, кроме вот этой движухи, абсолютно необходим раз в пять лет полностью оплаченный отпуск на полгода, чтобы в это время заниматься саморазвитием. Учитель очень истощается. Дело в том, что ему никогда не заплатят столько, сколько представителю среднего класса. Но учитель — это человек, который живет впечатлениями. Ему необходимо вообще отвлечься, чтобы что-то прочесть, написать, заняться какими-то совершенно другими вещами. У Мандельштама есть такая строчка: «Одиссей возвратился, пространством и временем полный». Вот и учитель может зайти в класс только тогда, когда за ним тянется огромный шлейф из пространства и времени. И 56 дней отпуска — это совсем не то, о чем я сейчас говорю. Учителю нужно время для ничегонеделания.
И еще пара слов об истощении. Не надо преуменьшать беззащитность и беспомощность учителя. Пациент знает: здоровье — в руках врача, задержанный знает, что с полицией шутить не надо, у чиновников тоже есть власть. А учитель ничего не может сделать с учеником. Двойки, наказания, «выйди из класса!», «вызови родителей!» — это все не работает. Ребенок знает, особенно сегодня, что он останется безнаказанным. Просто надо понимать, какой стресс испытывает учитель. С ребенком очень сложно, если, конечно, мы не говорим о школе, в которой не возникает проблем с дисциплиной, потому что туда поступают через невероятный конкурс. Это очень серьезная проблема — беспомощность учителя. Детей очень редко выгоняют из школы — и правильно делают.
Леонид, большое вам спасибо! Было очень интересно подискутировать.
Спасибо вам большое. Оказалось, очень приятно подумать о том, что было страшно актуально для меня 15 лет назад, и понять, что это все для меня живо. В какой-то момент я хотел стать директором школы, но потом понял: не смогу, моя личность устроена по-другому.


Беседу вела Галина Ларионова,
независимый HR-консультант в образовании
Если статья была для вас полезной, расскажите о ней друзьям. Спасибо!

Читайте также:
Показать еще