«Школы, работодатели и государство должны думать как родители»

Пандемия, по сути, стала периодом, когда больше миллиарда детей в мире перешли на домашнее обучение. И эта ситуация сильнейшим образом проявила колоссальную роль семьи в образовании. Мы об этом в обычное время забываем. Образование и так проходило и проходит в значительной мере вне школы. Прежде всего дома, — говорит Фрумин. — Раньше в возрастной когорте школьников было условно 15% тех, у кого хотя бы один из родителей получил высшее образование, а теперь таких 60% или как минимум половина. Можно еще вспомнить, что прежде у многих родителей не было даже полного школьного образования, так что их возможности культурного семейного капитала были предельно ограничены, и школа выигрывала в культурном соревновании с семьей. Но сейчас это не так.

Школьный культурный капитал не уменьшился, может, даже немножко увеличился, но быстро вырос культурный капитал семьи, культурный капитал среды. Всякого рода знаний вокруг нас, в том числе, замечу, фейковых, стало просто на порядок больше.

И вот когда мы на все это вместе смотрим, то понимаем, что рядом со школой усилились другие образовательные влияния. При этом мы как-то больше внимания уделяем сюжетам, связанным, например, с дополнительным образованием, забывая, что главный конкурент школы за ребенка, за его внимание, воспитание — семья. Впрочем, она — и конкурент, и партнер. Именно она проводник ребенка в том числе и во внешкольное пространство. И это действительно колоссальный, важнейший тренд. Гораздо более важный, чем «цифра». И к нему надо очень серьезно отнестись, иначе релевантность школы для огромного числа молодых людей будет уменьшаться.

Для меня главный урок этого периода связан не столько с дистанционными технологиями (хотя это тоже важная история), сколько действительно с тем, что «невидимая» семья вдруг стала доминировать. Мы про нее знали, но она была скрыта и вдруг стала самой главной. И проявилось очень сильное неравенство, в том числе в культурном капитале.

Мы сейчас проводим этнографическое исследование, которое показывает колоссальное различие в том, как семьи работают в этой ситуации. Колоссальное!

Для большого числа семей школа потеряла сакральность, потому что родители массово присутствовали на уроках. У нас сейчас еще не обработаны данные опросов, и я не могу уверенно утверждать, но разовые примеры вроде бы позволяют сформулировать гипотезу, что немалая часть семей задумывается о том, чтобы уже не возвращать детей полностью в школу, а перевести их на полуонлайн, гибридное обучение.

Время пандемии — колоссальный толчок для развития онлайн-платформ. Мы увидели рост предложения, в том числе и от традиционных школ. Это может изменить ландшафт. Скажу откровенно, меня это беспокоит. Некоторые говорят: «Онлайн — это обучение для бедных». Я как раз думаю, наоборот, что позволить себе качественный гибридный вариант смогут обеспеченные, образованные семьи.

Я верю, что наше государство и общество в целом поймут, что домашний компьютер и интернет так же важны для занятий, как учебник, и сделают все, чтобы это было у каждого. Технические возможности появятся, это не так дорого. В конце концов у всех появились телевизоры в какой-то момент.

Вопрос в культурном использовании техники: сможет и захочет ли каждая семья морочиться с тем, чтобы придумать что-то новое, искать курсы для ребенка, в том числе онлайн? Ответ: нет. Мы знаем, что не захочет.

В семьях с более высоким уровнем образования родителей дети активно вовлечены, например, в дополнительное образование. Им 2020-й показал радикальный рост возможностей.

Я говорил бы не про неравенство возможностей, а про неравенство запроса. Если бы вы спросили, что нужно делать, то я сказал бы, что нам надо как раз, чтобы школы сами возглавили вот эту «распаковку», отдав монополию на передачу знаний, но сохранили бы ключевую роль в модерации обучения и в этом конкурировали и кооперировались бы с семьей.

Государство стимулировало квазирыночные шаги, направленные, например, на конкуренцию между государственными школами. В Москве это получилось.

Но конкуренция школы как института и внешней среды — относительно новый феномен. И я не думаю, что школы к ней готовы.

С другой стороны, если бы я был родителем школьника, то, наверное, сто раз подумал, прежде чем отказаться от стабильного, проверенного десятилетиями института. Но еще раз повторю: в связи с ростом образовательного и культурного капитала семей эта возможность становится реальной. Особенно если государство реализует планы по дальнейшему усилению конкуренции.

Ведь смотрите, сейчас ребенок может понести свое подушевое финансирование в негосударственную школу. Школу! А если этот сертификат разобьют на кусочки — он сможет приносить эти кусочки в разные места, тогда и начнется настоящая конкуренция.

Многим иногда кажется, что государство вообще ни в чем не заинтересовано, кроме собственного укрепления. Но я исхожу из того, что наши государственные мужи сконцентрированы на благополучии и счастье граждан. Я не люблю цитировать начальство, но не могу не напомнить, что, выступая недавно на Валдайском клубе, президент Путин это подтвердил, сказав: «Сила государства прежде всего в доверии к нему своих граждан».

И мы же с вами говорим не о том, что пришли какие-то злые конкуренты и начали нашу замечательную школу разрушать. Есть такие конспирологи, но Бог им судья. Мы же говорим про простые объективные факторы, когда семьи с относительно приличным культурным капиталом (еще раз повторю: их становится все больше и больше) видят, что их детям может быть лучше, если они перейдут, например, на домашнее обучение или не будут ходить на физкультуру, где в стандарте записано, что один из главных образовательных результатов, по-моему, в первом классе — умение перестраиваться из колонны в шеренгу. А родители решат, что нужно их водить в кружок йоги или заниматься фитнесом. И все.

Еще раз повторяю, я думаю, что государство ответит на этот запрос родителей и будет помогать школе перестраиваться. И кстати, хочу напомнить, что Марина Николаевна Ракова, которая была некоторое время заместителем министра просвещения, продвигала эту линию с разделением общего подушевого норматива. А она представляла государство в тот момент.

Как бывший директор школы я понимаю это стремление. Это как раз попытка государства ответить на запрос надежными средствами. Помочь школе выиграть в конкуренции.

Но, конечно, дети не придут в эти школьные кружки, если учителя станут превращать их в 7-й или 8-й урок, и в итоге органам власти придется принимать более сложные структурные решения.

Я понимаю осторожность руководства с такими структурными решениями. Вот эта штука с разделением норматива опасна. В каком смысле? Потому что она отвечает на запрос «образованных» семей. Но дети ведь не только из таких семей. А государство должно думать и про тех, и про других.

Во-первых, еще раз, это очень важно подчеркнуть: запрос общества, запрос родителей неоднороден! Нельзя говорить про запрос в единственном числе, надо — «запросы». И государство как-то балансирует эти запросы.

Во-вторых, давайте уточним отношения семьи и государства относительно детей. Дети — мегаценность, основа самого развития человеческого рода. Прежде всего для семьи. Когда недавно обсуждался проект изменений в Конституцию, кто-то решил вставить пункт, что дети являются главным достоянием Российской Федерации. И мы видели, что началось! Даже самый отчаянный державник, к которым я и себя в определенном смысле отношу, не хочет, чтобы его дети были достоянием государства. Это его дети! И поэтому это положение было радикально изменено и появилось в редакции «дети являются основной ценностью».

Государство крайне чувствительно вот к таким базовым потребностям людей, ведь для родителей дети важнее хлеба. И умные люди в органах исполнительной власти видят настрой.

Например, мы исследовали, как в СССР появились специализированные математические школы и школы иностранных языков. Одно из объяснений состоит в том, что номенклатура увидела, что больше и больше детей получают полное среднее образование и начинают конкурировать с их детьми за поступление в вузы. И тогда было принято решение организовать спецшколы. А теперь вопрос к залу: «Где территориально были расположены эти школы?» В 90% — в местах компактного проживания номенклатуры. Никита Сергеевич Хрущев даже ругался по этому поводу. Чему нас учит эта история? Тому, что даже партийные начальники поступались принципами, чтобы их дети получили лучшее образование. Тому, что все люди хотят своим детям счастья и видят важнейшую обязанность государства в том, чтобы оно реализовывало ожидания семей относительно будущего их детей.

Для меня это просто пример того, что дети являются абсолютной ценностью даже для людей, которые ставят на первое место государственные интересы.

Образовательная политика — важнейший инструмент легитимности государства. Поэтому главное в отношении государственной политики в образовании — оправдать ожидания граждан, а значит, создать условия не только для детей элиты.

Чрезвычайно опасна. Мне иногда кажется, что наши финансовые власти испытывают прочность системы на практике. В какой-то момент она может просто сломаться. То есть, когда недофинансирование дойдет до критических размеров, в школах просто некому станет работать.

Мы видим, что программа повышения зарплаты в огромном числе случаев и в большинстве регионов сыграла против кадрового развития. Потому что часто обрастала неуважением к людям, враньем, когда зарплата повышалась только вместе с нагрузкой. В результате, несмотря на все усилия, доля молодых учителей не растет. Они не закрепляются в школах.

Другим эффектом такой ситуации стало то, что во время пандемии все увидели, что огромное число учебных заведений не имеет возможностей для получения подписки на современные цифровые ресурсы.

Недофинансирование становится критическим. Организм может немножко недополучать витаминов или важных элементов день, два, месяц, год. Но если это становится постоянным фактором, то дело плохо, надо лечиться.

Чего мы не понимаем? Почему Россия вкладывает в свои школы меньшую долю национального богатства, чем страны, с которыми мы конкурируем. Просто долю! Нет ответа на этот вопрос. Нам говорят: «Ну, у нас же неплохие результаты». Ну да. Пока неплохие…

Я говорил с рядом лиц, принимающих решения в образовательной и экономической политике, которые считают, что не надо давать школе больше денег, потому что их используют неэффективно. Ну да, наверное, есть зоны неэффективности. Но альтернатива-то какая? Голодная деградация?

Я думаю, что мы в Институте образования НИУ ВШЭ попробуем сделать сценарий, что будет дальше происходить с системой в условиях недофинансирования.

Да, верно. Я думаю, кстати, что пандемия немного ситуацию ослабит, потому что рынок труда у нас в целом просел. Когда я начинал свою директорскую миссию в 1990-е, у меня были прекрасные педагоги. Прекрасные! Потому что альтернатив на рынке труда почти не существовало. Заводы закрывались, и ко мне приходили инженеры, ученые, специалисты. Но как только ситуация улучшилась, очень многие ушли в более щедрые сектора. Поэтому, может быть, сейчас будет передышка, народ опять потянется в школы. Но при такой ресурсной политике — ненадолго.

Конечно, это важно. Но не уверен, что приоритет финансирования стоит делать на столь раннем этапе кадрового обновления… Я боюсь, что мои друзья ректоры и профессора педагогических вузов обидятся. Но если выбирать, то, вероятно, стоит усилить внимание к началу реальной педагогической карьеры.

Есть примеры других стран. В Англии в свое время непрестижной стала учительская профессия, пошел негативный отбор на педагогические программы Они решили проблему переобучением сильных людей из других сфер.

У нас в том же направлении работает программа «Учитель для России». По ее примеру предыдущий министр просвещения пыталась сделать программу «Земский учитель». Я не очень знаю, что получилось, но в принципе идея неплохая.

Нет смысла спрашивать: «Ты из педвуза или нет?» Больше резона в вопросах: «Ты хочешь идти в школу? Хороший специалист? Давай мы тебя проверим, а потом еще год будем интенсивно сопровождать, чтобы ты добился успеха». При таком подходе ресурсы будут двигаться более целевым образом.

Я назвал бы три. Первый — то, о чем мы давно говорим: дайте каждому ребенку нашей страны целевые деньги на цифровые ресурсы. Примерно две тысячи в год на одного ученика. Тогда школы смогут закупать цифровые образовательные услуги.

Второй приоритет финансирования — зарплата учителей, причем базовая.

И третий — совершенно другой механизм переподготовки учителей, педагогов и управленцев. С индивидуальными сертификатами для внедрения конкретных изменений. Не просто для повышения квалификации, а под освоение новых областей.

Когда прихожу к дантисту, я смотрю, что она прошла специальные курсы по удалению зуба мудрости со сложным корнем. И понимаю, что мне к ней. А учителя, как правило, повышают квалификацию абстрактно…

Скажу очень спорную мысль. Работодателя надо слушать, если он думает, как родитель, если думает не только о прибыли, но и о достойной жизни своих работников. Потому что родители не готовы, например, пожертвовать успехами и счастьем в жизни своих детей для того, чтобы в соседнем колхозе всегда хватало комбайнеров.

Несколько лет назад я с группой коллег приехал на завод обсуждать подготовку инженерных кадров. Его директор жаловался на нехватку инженеров и соседний технический университет, оттуда никто не шел. В ответ на это один умный человек спросил: «А сколько вы платите?» И тот отвечает: «11 тысяч рублей». Это даже по тем временам были очень маленькие деньги. Поэтому если мы говорим о работодателях, которые хотят получить кадры подешевле, то я бы осторожно относился к их ожиданиям.

Если говорить всерьез о потребностях современной экономики, то мы выпускаем слишком много базово неграмотных. Сегодня грамотность, в том числе цифровая, становится просто обязательным условием нормального функционирования человека. Это не значит, что грамотностью надо и ограничиваться, но я просто фиксирую проблему. Мы сейчас оцениваем долю функционально малограмотных 15-летних примерно в 25%!

Второе, что нас беспокоит, — нигде в системе образования мы всерьез не развиваем базовые характеристики, полезные именно для современного труда.

Что это такое? Труд, в котором постоянно происходит обновление технологий, в котором человек должен быть предприимчив, способен к нерутинной работе. Кстати, интересно, что для соответствия новым веяниям делают корейцы. Они сказали: «Мы не поменяем типа преподавания корейского языка и математики. Мы сделаем новый предмет». Такой же, как у нас раньше назывался «труд», а теперь — «технология». Они в него вложились. И знаете, куда еще? В физкультуру! Потому что там развивают командность, умение управлять собой, ответственность. Я не говорю, что это пример для подражания. Но для размышления — точно. Задача подготовки к современному труду действительно сложная.

Вместе с коллегами из разных стран мы провели двухлетние исследования и видим, что этот вопрос всех заботит. Смена всего устройства рынка труда, замена рутинных операций, повышение требований к цифровой грамотности… Все происходит так быстро, что ни в одной стране школа не успевает реагировать. Это серьезная проблема, и чем дольше мы будем ее игнорировать или пытаться решить какими-нибудь приказами или призывами, тем хуже и больнее будет потом.