О некоторых антропологических последствиях пандемии

В четверг ООН опубликовала доклад о том, что в этом году погибнут сотни тысяч детей, которые могли бы выжить, если бы не пандемия. Речь идет о смерти по причине таких факторов как голод — по данным ООН 368,6 млн детей в 143 странах обычно получают питание за счет школьных завтраков, но сейчас остались без продовольственной поддержки — или домашнее насилие.

Это яркая иллюстрация к феномену «невидимых жертв пандемии», о котором сейчас только начинают говорить. Данную тему затрагивает и недавнее исследование антропологических последствий COVID-19, проведенное экспертами РАНХиГС во главе с директором Школы антропологии будущего РАНХиГС Александром Асмоловым.

Представляем вашему вниманию фрагменты исследования.

Простые решения в сложной ситуации могут не только не быть эффективными, но и представлять собой определенную опасность, учитывая видимые жертвы и игнорируя невидимые.

Универсальным вызовом сложности для разных стран является проблема выбора между здоровьем, в данном случае видимой жертвой, и благополучием в целом. Так, австралийский философ биоэтики Питер Сингер и исследователь Оксфордского центра благополучия Michael Plant в статье с провокационным названием «Когда лечение пандемии станет опаснее самой болезни» (иронично отсылающейся к одной из речей Трампа) задаются вопросом о том, в какой момент последствия пандемии — социальная изоляция, банкротство, потеря работы — будут нести большие антропологические риски, чем сама болезнь. Ведь, как отмечают авторы, человеческое благополучие невыводимо из хорошего здоровья.


Апеллируя к феномену «видимой жертвы», авторы заключают: можно предположить, что люди в настоящий момент склонны не видеть за ярко выраженными потребностями (отражаемыми, например, пугающей статистикой, шокирующими фотографиями, и т. д.) иных, не менее важных проблем и дилемм — экономических и социальных. За этим стоит с этической точки зрения ложная стратегия «помочь видимой жертве», а не предложить помощь менее четко определенным, но не менее страдающим от этого жертвам. Авторы отмечают, что не существует универсальной единицы «вреда», и опасно было бы принимать за такую единицу лишь спасенные жизни. В качестве исследовательского хода, способного подсказать верные шаги в этом непростом выборе авторы предлагают в какой-то степени опираться на «Всемирные отчеты о счастье», регулярно диагностирующие уровень благополучия жителей разных стран.


Авторы отдельно отмечают, что они как философы морали не могут полноценно судить, какая стратегия могла бы быть наиболее оправданной в данной ситуации, и для анализа необходимы дальнейшие эмпирические данные. Вместе с тем сама этическая дилемма, поставленная авторами, представляется особенно важной для понимания палитры стратегий и рисков, с ними связанных.

В связи с этим отдельную значимость приобретают стратегии поведения различных политических лидеров в ситуации пандемии. Стратегии поиска компромисса между жертвами в области здоровья и жертвами в области других составляющих благополучия — при осознании рисков и с той, и с другой стороны — представляется важной для анализа.

Стивен Пинкер, известный психолог и автор книги «Просвещение сегодня», и политолог Robert Muggah в 
статье под названием «Мы можем сделать пост-коронавирусный мир местом с гораздо меньшим уровнем насилия» задаются вопросом о том, каким образом опыт переживания человечеством коронакризиса сможет изменить паттерны насилия в обществе. С одной стороны, можно предположить, что уровень насилия возрастает в обществе в кризисные моменты, но этот тезис не подтверждается исчерпывающим образом историческим опытом: так, во время Великой Депрессии количество убийств даже снизилось. В актуальной ситуации в связи с введением режима карантина уже можно наблюдать снижение уровня насилия, проявляемого на улицах в Северной Америке и частично — Латинской Америке. Вместе с тем уровень домашнего насилия возрастает (жертва оказывается изолирована с преступником и опасается обратиться и за медицинской, и за психологической помощью). Растет и количество киберпреступлений. Количество убийств в таких привыкших к преступлениям странах как Мексика резко возрастает, что наводит на мысль о том, что ситуация пандемии может быть ситуацией разрушения общественных правил.


При этом будущее преступности в настоящий момент представляется авторам еще более неясным. Вызывает опасение возможность ситуации, в которой вследствие нарушения поставки продуктов цены на них резко возрастут. Цены на основные продукты являются вопросом жизни или смерти более чем для 60 процентов мирового населения. Также есть риски повышения социального беспорядка в ситуациях, когда правительства насильно вводят карантинный режим — как, например, происходит в Кении, Южной Африке и Уганде. На Филиппинах введен режим расстрела в случае несоблюдения мер самоизоляции.


Однако, отмечают авторы, возросший потенциал некоторых видов преступлений не должен препятствовать осознанию: мир стал гораздо более безопасным местом как минимум за прошедшие два десятилетия. При этом остаются отдельные территории, где преступность остается на высоком уровне. Авторы замечают, что, скорее всего, уровень преступности в стране — сложный показатель и зависит от большого количества факторов: например, применение насилия статистически коррелирует с уровнем неравенства, причем не столько в доходе, сколько в защищенности от насилия со стороны политических институтов (в обществах с наивысшим уровнем насилия государство действует как сила, защищающая лишь элиту). Как только члены сообщества начинают доверять власти, они охотно начинают соблюдать обязанности и предписания, распространяемые на всех. «Политические лидеры должны понимать, что снижение уровня убийств — достижимая цель, не слоган компании и не источник кормежки». Когда полиция и общество действуют как партнеры в соблюдении норм, уровень преступлений падает. Это требует скоординированных действий со стороны и политических, и бизнес-лидеров, полицейских и граждан.

Авторы подчеркивают — меры должны предлагаться на основе достоверных данных, подтверждающих их действенность, а не на слоганах или утопических надеждах об истреблении первоначальных причин, таких как бедность и расизм. Научным сообществом уже накоплены данные о том, какие меры являются эффективными по борьбе с насилием, а какие нет. Так, среди эффективных перечисляются наблюдение в горячих точках. Комплементарной мерой может быть фокусное сдерживание — обращение к конкретным людям, склонным совершать преступления, четкое описание последствий дальнейших преступлений и, напротив, поощрение в случае отказа от прежнего образа жизни. После обнаружения потенциальных преступников может быть применена когнитивно-бихевиоральная терапия, эффективность которой авторам представляется убедительной для этих задач. Кроме того, важную роль в снижении уровня преступности авторы отводят переорганизации городского пространства с распределением напряженных точек, переосмыслением необходимых ночных часов работы увеселительных заведений и избежания темных улиц и заброшенных домов.


Помимо знания о том, что работает, авторы отмечают — важно понимать, какие меры не являются эффективными. Агрессивный патруль, запугивание, показ детям тюрем с целью устрашения, выкуп оружия — либо неэффективны, либо вредны. Авторы заключают — предотвращение насилия в мире в ситуации, подчеркивающей ценность человеческой жизни, является достижимой и общей задачей.

Особенно значимой задачей проблема насилия представляется в связи с вынужденным досрочным освобождением людей, совершивших преступления определенного типа, из тюрем в ряде стран.

Анализ возможных антропологических последствий, определяемых текущей ситуацией, необходимость которого становится все более очевидной, может оказаться важным предупреждающим знанием при принятии решений в ситуации пандемии и инфодемии.